Вопрос – ответ.

Узкий зрачок амбразуры.
Ствол вороненый, прицел.
Каменный свод казематов
Ламп аварийных удел

Свет беспокойный. Дергает ствол
Вспышка смеется в глаза
Гильзами медными звякает пол
Бьется стальная гроза

Грязи и стали рваный ковер,
Черного неба дыра
На километры свинец распахнул
Рваных воронок глаза

Грязные тучи. Нет синевы.
Медленно гаснет закат.
Души погибщих в небо стремясь
Снова покинули ад...

Язычок пламени вырвался из противотанкового ружья, и танк, дернувшись в предсмертном стремлении пройти еще хоть пару метров, остановился. Прямо под черным крестом слабо дымилась еле заметная правильной формы пробоина. Люки распахнулись, и над башней показался танкист в черной эсесовской форме. Хлопок – он, широко взмахнув руками, опрокинулся назад. Строганов бросил быстрый взгляд на поле – потеряв 4 танка, пехотинцы откатывались назад. Среди них изредка вздыбливался черный фонтанчик – это работало орудие Вильсона. Устало облокотившись на край бруствера, он окинул взглядом линию окопов: в некоторых ячейках были видны белесые, покрытые пылью каски бойцов, в нескольких местах зияли черные проплешины воронок – сегодня стервятники поработали на славу. Переборов усталость Строганов перевалился через бруствер и в два прыжка достиг подбитого танка. Около люка механика-водителя уже кто-то рылся. Человек обернулся, и Строганов узнал обезображенного ожогами Васильева. На черном лице сразу протянулась белая полоса зубов, оскаленных в улыбке.
- Стареешь ты, Федя! Вот скоро и трофеи свои забрать не сможешь. А пришел-то – был прыткий!
Строганов изобразил на лице некоторое подобие улыбки – теперь он так всегда улыбался – и полез в башню. Первое что он увидел, были безжизненно уставившиеся на него глаза вражеского наводчика. Бронебойная пуля пробила его грудь. Он сидел в кресле башнера, откинувшись назад. Поддев мертвое тело сапогом, Строганов сбросил его на дно танка.
- Ааа, цепные псы Гимлера! Как мы их сегодня, а? Вот помню раньше, в 1942ом…
Строганов резко обернулся и увидел Васильева, уже сидящего в кресле наводчика.
- И все же техника у них хорошая, – продолжал тот, – смотри какие окуляры! Мать чесна! Ты только глянь! Все как на ладони! У наших бэтушек таких вовек не было.
Около моторного отсека лежал заряжающий, опершись спиной на укладку снарядов и уронив голову на грудь. Вокруг дыры в голове слабо тлели волосы. В руках он все еще сжимал снаряд.
- Отстрелялись, безобразники. Знаешь, что я приметил – им было легко, а вот мы живьем горели. Как полыхнет – и вертись-не вертись…
Васильев уже вывинчивал курсовой пулемет. Через прожженные дыры на его комбинезоне были хорошо видны постоянно находящиеся в движении лопатки.
- Вот помню, лейтенант из первой роты – так тому вообще повезло – боекомплект сдетонировал – быстро, аж хоронить не надо.
Строганов поспешно сорвал с пояса мертвого наводчика флягу, и выбрался из танка. В его ячейке уже сидели Вильсон, Петров и Вайс. Они что-то оживленно обсуждали. Из соседней ячейки доносилось протяжное пение – Пек с Хваном опять молились.
- Оо! А вот Федор! Подвинтес… надо Федор обмит твой танк!
- Das gutten shnaps…
- Nein, du dumkopf! Nicht besser als…
Вильсон иронично развел руками:
- Опят спор! Stop it for God’s sake! Well… Ну, даваи выпем вдвоем Федор! Что русский хорошо – немец смерт! – с этими словами англичанин приложился к фляге. Его кадык быстро бегал верх-вниз по закопченному горлу. Строганов привалился к стене траншеи и закрыл глаза.

Каждый ведет свою войну – в мыслях против самого себя. Но каждая мысль есть вода, подмывающая основу сознания. Когда их нет тебе легко. Когда ты мыслишь ты сходишь с ума.

Хван потрепал спящего Строганова по плечу. Недалеко ухнул снаряд, и куски земли тяжело застучали по каске и спине. На сером, похожем на бетонную плиту лице Строганова темнели бездонные колодцы глаз. Хван всегда уважал этого крепкого, замкнутого человека, но он всегда боялся глядеть в его глаза – в них сверкал слепящий огонь жизни. Иногда китаец даже начинал подозревать, что он живой.
Снова снаряд зарылся в землю недалеко от окопа и поднял в воздух комья ссохшейся земли. Почти инстинктивно Хван прикрыл рукой окуляр оптического прицела своей винтовки, а пальцем другой показал через свое плечо. Строганов тяжко поднялся, и, подняв противотанковое ружье, застыл в ожидании.

Вечная жизнь не может быть дарована человеку. Человек мыслит и сходит с ума, и это для него – иллюзия бессмертия.

Травушкин встал в окопе и, размахнувшись, кинул связку гранат в надвигающуюся громаду танка. В этот момент резко ударило в грудь, тельняшка сразу в нескольких местах обагрилась кровью. Неуверенно дернувшись, он сделал шаг назад и упал лицом вперед на песчаную стену окопа.

Ульрих Дитель наблюдал за тем как, полусогнувшись, короткими перебежками к их окопам приближались вражеские пехотинцы. Прямо перед собой он увидел четверых. Один в японской форме, с саблей на боку, бежал во весь рост, размахивая автоматом. Два солдата в красноармейской форме бежали чуть поодаль, изредка припадая на колено и стреляя из винтовок. Четвертый был явно немец, но его Дитель как следует не разглядел – его фигуру скрыл фонтан земли, поднятый снарядом. Неспешно передернув затвор Дитель как следует прицелился и выстрелил. Пуля попала японцу в плечо. Его крутануло вокруг своей оси. Выпавший из рук автомат очертил дугу и упал неподалеку. Все так же неторопливо Дитель убил одного из красноармейцев. Он неуклюже повалился на землю, подмяв под себя винтовку. Третий залег и начал посылать пулю за пулей. Он не мог видеть Дителя, а тот внимательно наблюдал за ним. Мысли быстро проносились в голове бывшего унтерофицера.
- Частит. Значит боится. Он тоже боится. Как и я. Зачем же это все?.. – мысли промелькнули в голове бывшего унтер-офицера стремительно, чуть-чуть опередив хлопок выстрела.

Они убивали и не сходили с ума. В их положении им просто нельзя было сойти с ума. Сойти с ума можно было потом, когда все бы уже кончилось, и мысль пронзила бы темноту, так долго опутывавшую их.

- Горит свечи огарочек
Гремит недальний бой
Налей дружок по чарочке
По нашей фронтовой…

Вайс всегда не любил, когда Васильев пел. Ужас, пробиравший его от песни танкиста, и его черное, обугленное лицо ходило ходуном, напоминал ему предсмертную агонию и тоску. Хотя многие старались избегать взгляда Васильева.
Вайс поднялся со скамьи, и, полусогнувшись в низкой землянке, припадая на покалеченную ногу стал пробираться к выходу. По дороге он зацепил нескольких бойцов и тем вызвал недовольное кряхтение и ругань.
- Wais, are you a horse?!
- Shaisse!
- Ууу, шваб!
- Да проходи ты быстрей!
Выбравшись из прокуренной землянки, Вайс уселся на снарядный ящик, и, свернув из остатка приказа номер 227 цигарку, закурил. Выпустив облако дыма, он запрокинул голову и немигающими глазами уставился на прозрачное беззвездное небо.
Утром (так, по крайней мере, называли это состояние времени люди) все в окопах зашевелилось. То тут, то там поблескивала сталь лопат. Слышались шутливые разговоры и перебранки. Смит, бывший кашевар, разносил по окопам котелки с варевом. Он явно торопился, потому что, проходя мимо ячейки Дителя, зацепился за вытянутые ноги Ульриха и с грохотом упал, опрокинув всю свою стряпню.
- Damn you, Ditel, stupid Nazi! Какого черта? Ты хоть бы ноги свои паршивые из прохода убрал! На минном поле и то спокойней было!..
Дитель, даже не шелохнувшись, лишь отбросив ударом сапога один из котелков, и приоткрыв глаза, растянул губы в улыбке:
- Что, дите упало? Ай-яй-яй! Мой американский друг, может тебе нужна помощь?
Улыбка медленно сползла с его лица, и он продолжал:
- Зачем ты это делаешь, все равно это никому здесь не нужно…
- Да вот затем, чтоб ты здесь совсем от скуки не окочурился! Да и самому как-то спокойней становится, когда еду варишь. Может теперь никому она и не нужна, но…
- Ладно, кончай песню петь. Только растревожишь…
Строганов, разбуженный разговором, поднялся, поправил ремень, проверил свое оружие и, мельком скользнув глазами по линии обороны врага, подумал:
- Боже, за что? За что?…

Они приходили и больше никогда не покидали этот круг. Они были и его создателями и его пленниками. И когда, казалось, все должно было закончиться, их снова бросало головой вперед в этот черный, холодный омут.

Сержант уставился на вновь прибывшего – матроса лет двадцати пяти, высокого, с узким лицом, и выбивающейся из-под бескозырки прядью черных волос.
- Surname?
Матрос уставился на сержанта немигающими глазами и молчал.
- Hey, sergeant!
Сержант обернулся и увидел Вильсона.
- You see, he is Russian! – Вильсон повернулся к матросу – Фамилиа?
- Травушкин.
- Хорошо, Травуськин, я лейтэнант Вильсон, командэр вторая батареа. Ты идешь туда – Вильсон махнул рукой в сторону окопов – найди ефрейтор Строганоф. Будь в его подчиненье. Есть?
- Так точно, товарищ лейтенант.
Травушкин козырнул и, круто развернувшись на каблуках, побежал по траншее.
- Sergeant, where is he from?
- Stalingrad…

Новичка сразу приметили. Всем понравилась его подтянутость и спокойствие – довольно редкий случай. Пока Строганов ходил за боепитанием на склад, Петров взял опеку новобранца на себя. Он собственноручно подобрал для него автомат, выдал ему снаряжение. Никто кроме оружия здесь ничего не использовал, но это была уже сложившаяся традиция. Пока Травушкин разбирал и чистил оружие, великан Петров возвышался над ним и, поигрывая одной рукой тяжелым “брэном”, мурлыкал себе что-то под нос. Познакомиться с новичком пришел и Дитель. Отодвинув Пека, он протянул Травушкину свою грубую руку.
- Unterofizier Ulrich Dietel. Приятно познакомиться.
- Рядовой Семен Травушкин. Здравия желаю.
- Вы как я вижу моряк. Чтож, пусть наши враги содрогнутся – с ними будет воевать «черная смерть»!
Лицо Петрова расплылось в улыбке.
- Ну-ну, Ульрих! Когда же мы выбьем из тебя твои фельдфебельские шуточки?
- Полагаю, теперь уже поздно что-то менять, – сухо ответил Дитель и присев в уголке, начал начишать свою винтовку.
- Ты, Семен, не обращай на него внимания, Ульрих дольше всех здесь пробыл…

Время. Там оно исчезает. Мысли приходят сами по себе и сводят с ума. Сумасшествие затягивает тебя, а ты твердишь один вопрос…

- Значит, говоришь, из-под Сталинграда…
- Нет-нет, не надо его спрашивай, Федья…
- А фрицы то все ломят. Когда же наступать…
- Прекратите, пожалуйста, это, господин Васильев. Среди нас есть немцы.
- Млеко, яйки? Да если там мы были б, пустил бы я вам, товарищ Вайс, пулю в лоб…
- My God! Don’t start it again!
Строганов встал и молча вышел. Где-то недалеко играли на губной гармошке.
Вильсон сначала прислушивался, а потом принялся, насвистывая себе под нос, чистить трофейный «люггер». Васильев спорил с Вайсом, из их перебранки лишь изредка были слышны возмущенные восклицания. Смит играл с ножом, изредка сильно размахиваясь и втыкая его в противоположную стену землянки. Первым не выдержал и заговорил Петров. Он ткнул пальцем в лежавший на столе разобранный «брэн».
- Вот буржуйская поделка! Опять сегодня патрон заклинило. Пришлось прикладом обрабатывать…
Увидев, что никто не собирается поддержать разговор, он свернул самокрутку, и глубоко затянувшись, выдохнул целое облако дыма. Оно расползлось по всей землянке. Васильев с криком «спасите, химическая атака!» выскочил из землянки. Вайс, горько усмехнувшись, проковылял через землянку и, крякнув, сел у дышавшей жаром буржуйки.
- Вайс, вот ты часто смотришь в небо. Зачем? Оно же пусто, там ты не найдешь ответ…
- А я там и не ищу… Он во мне.
- Ах, в тебе! Чтож ты тогда до сих пор здесь?!
- Оно не хочет…
- Оно, оно! Снова оно! Да что это такое чтобы с нами играть!? Мы же с вами люди! Даже Ульрих человек, хоть и эсесовец!
- Успокойтесь, господин Петров!
- Да кто ты такой чтобы знать, когда мне успокоиться?! Я не хочу успокаиваться! Мы и так все слишком спокойные! Покойные! Зачем оно это делает? Оно не Бог, чтобы так нас терзать! Зачем ему это?!
- Мы сами это сделали, господин Петров. Мы задали ему вопрос. Теперь оно ищет ответ…

Макаренко-Зенякин Н.В. Москва, 26.12.2004.